О`Санчес - Дом и война маркизов короны
— А ну как он бы тебя сожрал? Ведь я мог вернуться из похода не вчера, а послезавтра, или через неделю? Полагаю, что матушка очень бы расстроилась такому обороту событий.
— Не сожрал бы небось, я ему печень уже проткнул.
Ведди загыгыкал в ответ и добродушною рукой, стараясь не задеть распухшее ухо отпрыска, взъерошил ему волосы, и так уже торчащие беспорядочно куда попало.
— Дурачок. Я, например, не знаю, существует ли у них печень, и если да, то как расположена. Где твои ножи швыряльные?..
Хоггроги виновато потупился. Грязные куски железа, извлеченные из нафьей слизи, ножами уже назвать было нельзя, до такой степени их изъела непонятная ржа.
— Не слышу ответа?
— Пропали ножи.
— Пропа-али у него. Пусть Марони лично тебе подберет, и впредь будь, пожалуйста, умнее. А теперь ступай к матушке, уж она тебе задаст как следует, уж она грозилась!..
Хоггроги выскочил из покоев отца и помчался к матери, ничуть не устрашенный отцовским предупреждением, ничего она не задаст! — И точно: мать только ахнула, заплакала в голос и прижала его к себе, вся такая пышная, самая добрая на свете, пахнущая кипарисом и мятой, а хор из приживалок и фрейлин ее свиты дружно подхватил жалобные причитания… Хоггроги тогда еще подумал, что проще было бы вытерпеть взамен две отцовские оплеухи. Но матушку он очень любил, пришлось терпеть.
— Это тебе батюшка так?
— Угу.
— Ну, не беда, все быстро заживет, своя рука — не драка. Отец суров, но всегда знает, что делает. Ухо твое уже в дороге пройдет, потому что на днях ехать вам в столицу, он тебя государыне представит, ею самою время точное назначено. Для того-то отец и с кочевниками пораньше поспешил управиться. Тсс, тише! Ты мне тут все разнесешь своими лягушкиными прыжками. Это пока секрет, не выдай меня. Хочешь вареньица?
Нет, более всего на свете Хоггроги хотелось выскочить во двор, оседлать коня и помчаться куда глаза глядят, хохоча от радости и восторга, в предвкушении путешествия, но…
— Да, матушка. Только, чур, вишневого!
Маркиза Эрриси тотчас хлопнула служанкам в ладоши.
— Конечно, конечно, мой птерчик! Ты ведь так и умчался из-за стола, толком не поев.
— Нет, я поел. И я не птерчик!
— Ничего ты не поел, я же видела, что у тебя на блюде, а кроме того, стольник мне все в подробностях докладывал… Вишневого несите его сиятельству, с пеночкой… И со сладкой булочкой, так? Давай, ты до ужина со мной побудешь?.. Вечером-то опять у нас пир горой. Устала я, хоть выжми, да куда денешься в такой праздник: уклониться от него — тут же все гости обидятся…
Да, тогда, в тот весенний день, тоже был праздник, и скорее всего тот же самый: пробуждение ото сна Матушки-Земли. Хоггроги вздохнул во всю мочь широченной груди и полез на сушу из ванной. К ноге пристал клок мыльной пены… не стряхнуть… но старый слуга ловко мазнул по ноге полотенцем, с поклоном протянул мягкое обтирное полотно… Вот и отцу, наверное, так же хорошо служил… Эх… А сегодня праздник получился двойным: внешне он — как всегда в эту пору, а неявным образом — чествование молодого маркиза, ставшего из «сиятельства» «светлостью». Такова традиция в доме маркизов Короны: прямо поздравлять неудобно, ибо восхождение сына — это всегда гибель отца, по которому скорбь у родных и близких еще не прошла, и долго, очень долго не пройдет… Но… Жизнь продолжает свой путь и никого ждать не собирается, знай поспевай за нею!..
И в третий раз прозвонили колокола, созывающие на пир. Это сигнал был общим для благородных гостей маркиза и простолюдинов, которым также полагалось обильное угощение от щедрот повелителя, но если простые люди — слуги, домашние и чужие, крестьяне, ратники, бродячие жрецы — не медля ни единого мига, ринулись к столам, развернутым и накрытым во дворе замка, то благородным господам, скопившимся в парадном зале «Гнезда», рядом со столовым залом, пришлось подождать еще… Самыми обделенными на этом празднике оказались, как всегда, лицедеи, сказители, музыканты и скоморохи: из согнали в отдельную комнату и стража бдительно следила, чтобы ни один из них не успел напиться допьяна или даже насытиться… Все будет потом, вволю будет, хоть до смерти обпейтесь и облопайтесь, а пока — терпеть и ждать своего часа, чтобы не ударить в грязь лицом перед гостями, в полную силу насладить их своим искусством…
И вот наконец четверо слуг на хорах задудели в длинные, по восемь локтей каждая, трубы: «позвали воду»!
Повинуясь этому знаку, пестро и богато одетые слуги, выстроенные вереницей, проворно засеменили в зал и там уже разошлись кто куда, согласно воле и разумению дворецкого. В руках у каждого был объемистый серебряный кувшин с теплою ароматною водой, а к кувшину серебряный же тазик, а через плечо полотенце тонкого и мягкого волокна, дабы каждый гость мог омочить пальцы и вытереть их насухо. Четверо слуг встали у главного стола, у них в руках были золотые кувшины и золотые тазики, ибо им предстояло подавать воду для омовения чете маркизов Короны и их главным гостям: матушке-вдове — пресветлой маркизе Эрриси, наместнику соседних имперских областей молодому графу Борази Лона (по слухам — внебрачному сыну Императора), редкими выездами покидающему для несения назначенной ему службы родную столицу, старому князю Теки Ду с супругою Кими Ду, двум сенешалям удела — Рокари Бегга и Марони Горто (так и непонятно было гостям — кто же из них главный теперь, кого из них выбрал молодой маркиз?), вдове барона Светлого (уже сто лет правящая госпожа своего маленького удела, двухсоттридцатилетняя старушка баронесса Мири Светлая), молодой вдове, графине Шорни из Вороньих земель (через полгода ее траур закончится — и будет она вожделенная для многих невеста: ну еще бы, с таким-то приданым!) и одному из старейших на всем юге жрецу храма Земли, духовнику молодой маркизы Тури, отцу Скатису и главному советнику и духовнику маркизы Эрриси, отцу Улинесу, и внезапно облагодетельствованному в этот день пажу, юному Керси. Керси же, весь одеревеневший и красный от гордости и стыда, молился мысленно всем богам и богиням, чтобы не выдать своего счастливого ужаса и не опозориться перед остальными высокими гостями. Краем глаза он видел отца и мать за общим дальним столом, не сводящих с него восхищенных взоров, а также и старшего брата, наследника, наверняка изнывающего от лютой зависти к пронырливому братцу-сопляку… Впрочем, зоркая и проницательная маркиза Тури поручила ему ухаживать за старенькой соседкой по столу, баронессой Мири Светлой, и Керси, занятый делом, вскоре пообмяк, стал чувствовать себя несколько свободнее и проще.
В духовный праздник все права его открывать принадлежат святым жрецам, поэтому после торжественного омовения рук зазвучали молебны: первым пустили младшего, молодого отца Маганика, жреца бога Огня, он говорил громко и нараспев, управился быстро. А за ним жрец бога Войны Ларро, отец Менарез, творил молитву, половину слов которой присутствующие не расслышали, ибо жрец грозного бога был тщедушен и тихоголос. Третьим вступил отец Домми, жрец богини Подземных Вод Уманы, он уже торопился, ибо слышал, как урчат голодные желудки и как вздыхают, не ропща, но тяжело благочестивые гости…
